Жемчужина императора - Страница 76

И снова этот неприятный смешок. Молодая женщина так сжала трубку, что суставы пальцев побелели.

– Это все, что вы хотели мне сказать?

– Нет. Как вы одеты? У нас есть ваша отличная фотография в вечернем платье, но я предполагаю, что по улицам вы не разгуливаете завернутой в несколько километров белого атласа и в изумрудах, стоящих целое состояние.

– На мне серый костюм, плащ, серая фетровая шляпка... и очки.

– Превосходно. До вечера... и сидите тихо, да?

– Можно подумать, у меня есть выбор...

Она повесила трубку, оплатила разговор и медленно двинулась назад к отелю. Вернувшись в номер и закрыв дверь, она на мгновение прислонилась к ней, выронив портфель, и постаралась дышать поглубже, чтобы успокоить отчаянно колотившееся сердце. Потом сорвала шляпку и, бросившись на постель, разрыдалась. Напряжение, в котором Лиза жила с тех самых пор, как получила письмо, сделалось невыносимым, ноей ни разу не удавалось поплакать. Но, какой бы мужественной она ни была, все же и княгиня Морозини не могла держаться до бесконечности...

Она плакала долго, но мало-помалу рыдания, столь горькие поначалу, утихли, и жена Альдо погрузилась в сон, в чем она больше всего и нуждалась...

Проснулась Лиза уже под вечер. Ей уже целую вечность не удавалось так выспаться, и сейчас она не сразу сообразила, где находится, не сразу вспомнила, что произошло и что ей еще предстоит. Дни гнева, сменившиеся днями тоски и тревоги, и вот теперь – это путешествие, которое еще неизвестно чем завершится...

Гнев ее обуял, когда она в Вене начала получать полные негодования письма своего кузена Гаспара Гринделя, который управлял парижским филиалом банка Кледермана. Он видел Альдо ужинающим «У Максима» наедине с прелестным созданием. Правда, красавица ушла раньше его, но он последовал за ней и впоследствии несколько раз ее навещал. Первое послание Лизу раздосадовало, но она не придала ему большого значения, поскольку знала, что Гаспар, истинный швейцарец, недолюбливал человека, которого про себя называл «итальяшкой». Однако он был честен и не стал бы забавляться выдумками. Поэтому Лиза мгновенно приняла приглашение Коллоредо, потом внезапно решила побыть в Рудольфскроне, разжигая ревность мужа и то же время неприметно подталкивая его на то, чтобы к ней присоединиться. Но он и не подумал этого сделать, ухватившись за историю с убийством, свидетелем которого якобы оказался... и которое, по словам все того же Гаспара, никак не оправдывало его столь продолжительного присутствия в Париже. А потом – эта чудовищная газетная вырезка: прекрасная графиня найдена с перерезанным горлом, в руке у нее зажато страстное письмо Альдо. А сам Альдо бежал, его обвиняют в убийстве, и, к несчастью, есть свидетель, выступающий против него...

Госпожа фон Адлерштейн тотчас заверила внучку, что это обычная газетная утка, такое попросту невозможно. Или, может быть, все это подстроено, Альдо втянули в какую-то чудовищную махинацию. Нет, нет и нет! Князь Морозини не способен на дурной поступок, и того меньше – на преступление!

– Я знаю людей, детка, а этого человека особенно хорошо: я пристально его изучила. Никогда он не мог бы этого сделать! Никогда!

Конечно, такие слова приятно было услышать, даже если Лиза и знала по личному опыту, какое влияние могла иметь на Альдо красивая женщина. Ей слишком много пришлось выстрадать из-за его первого брака! И все же она тоже не верила в то, что муж мог совершить убийство.

Лиза немедленно вернулась в Венецию, и тут пришло письмо, принесенное неизвестным гонцом. В этом письме содержалось требование, чтобы княгиня Морозини лично привезла в Париж коллекцию драгоценностей своего мужа, в которой были и ее собственные.

Ей пришлось усмирять гнев старого и милого Ги Бюто, который относился к чете Морозини с поистине отеческой любовью.

– Я не соглашусь – и знаю, что всего лишь говорю то, что, без сомнения, сказал бы вам Альдо, – чтобы вы ввязывались в такое опасное приключение! У Альдо достаточно преданных друзей в Париже. Я уверен, что они прилагают все усилия к тому, чтобы его отыскать...

– Я тоже в этом не сомневаюсь, Ги, но вы ведь читали: я должна прийти лично...

– Нетрудно угадать почему: когда они вас схватят, то уже больше не выпустят. Не забудьте о том, что у вашего отца вы – единственная дочь!

– Может быть, есть какое-то средство. Мы распустим слух, что со мной случилась какая-нибудь неприятность, и я воскрешу Мину. Именно под ее именем я приеду в Париж. И постараюсь убедить их в том, что я на самом деле та, за кого себя выдаю. Для начала перекрашу волосы...

– Лиза, Лиза! У вас есть дети. Неужели вы забыли о них?

– Забыть о них? Господи помилуй, Ги, да вы заговариваетесь! Как будто вы не знаете, до чего я их люблю! Вот только отец им нужен не меньше, чем мать...

– А если они потеряют обоих родителей?

– У них останется достаточно любви, которой их будут окружать до тех пор, пока они не станут взрослыми. Есть еще моя бабушка, мой отец, вы...

– Тогда я поеду с вами! – Нет, Ги. Я должна ехать одна и как можно скорее: вы ведь прочли это письмо? Вы должны остаться здесь именно для того, чтобы защитить детей. Эти люди способны на все...

В конце концов, собрав драгоценности и переложив их из футляров в замшевые мешочки, она села в парижский поезд...

Лиза поглядела на часы. До того, как отправиться к месту встречи, оставалось еще три часа. И что ей делать эти три часа в городе, который она любила, где жили те, кого она считала не только лучшими друзьями, но своей семьей: верный Адальбер, мадам де Соммьер, а также этот необыкновенный, сбивающий с толку и очень симпатичный феномен по имени Мари-Анжелина, и потом, с географической точки зрения наиболее близкий сейчас к ней Жиль Вобрен, выказывавший ей всегда самое почтительное восхищение? Все они были здесь, совсем близко и в то же время за тысячи верст. Ей было бы так утешительно поделиться с ними своими страхами, своей тревогой. Нет, нельзя. Но разве они не разделяют с ней сейчас эти чувства, ведь все они питают к Альдо истинно дружеские, нежные чувства!